Всё-таки, не надо было спать в сумерки. Но так уютно под пушистым одеялом слушать неторопливую бабушкину речь. За окном сгущалась чернильная темень, ветер бесновался за толстыми брёвнами, словно желая раскатать их по поляне. Самое время для сказок: - «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…»
Баба Ваня притащила в комнату под старинный почти выцветший торшер не менее старое, скрипучее кресло-качалку и непременное своё вязание. Её слова медленно плыли по комнате, создавая почти видимую иллюстрацию в пространстве.
И та и другая, разомлевшие от вкусного обеда и тепла, не заметили, как задремали. Девочка открыла глаза. Ничего в комнате не изменилось. Бабушка, склонив на плечо голову, тихо посапывала. Очки чудом висели на кончике носа, а пальцы так и не выпустили ни нитки, ни спиц.
Танька перевернулась на спину и уставилась в потолок из душистых, некрашеных серых досок. Она часто видела странные сны, почти все их запоминала и даже научилась по-своему разгадывать.
Девочка не знала, нормально это или нет, спрашивать, даже у бабуни и тётки почему-то стеснялась. Но из случайно слышанных об этом разговоров, как домашних, так и посторонних людей, сделала вывод, что на сны, так или иначе, обращают внимание многие.
Некоторыми «базовыми» сновидениями она привычно руководствовалась, зная, что ничего просто так не бывает. Информационное поле Земли несёт в себе любую информацию, надо только уметь её распознать. Поэтому к любому сну, фрагмент которого она при пробуждении помнила, она относилась очень серьёзно.
Как правило, увидеть кошку – будет вражда с кем-то. Собаку, если не укусила, то проявится друг. Если укусила или лает – то зло настигнет. Покойники – к перемене погоды. Близких умершими – к их долголетию, ну, и так далее. А что делать с этим сном она не знала.
Даже сном его назвать было трудно. Бабунин рассказ об Айоге и Няньке в общем-то, не был каким-то особенным. Да в любой деревне вам расскажут свою душещипательную историю. Даже о жизни каждого человека в отдельности можно написать роман.
Только у кого-то уже с третьей страницы он послужит средством от бессонницы, а у некоторых будет почище фантазий дедушки Дюма.
Айога, само собой, получила по заслугам, и с ней всё понятно. А вот о приёмыше у девочки сразу возникли вопросы. Нельзя вот просто так, посреди тайги найти младенца.
Во-первых, в небольшом посёлке, а на тот момент, вообще глухой деревушке, беременной даме очень трудно скрывать своё состояние. Во-вторых, надо где-то и как-то родить, а это совсем не шутки. Без посторонней помощи не обойтись. А что знают двое – знает и свинья. И рано или поздно это всплывёт.
В-третьих, просто бросить новорожденного в лесу? Даже котят топЯт сразу, чтоб не мучились. Духу не хватило хотя бы удавить? Неужели лучше быть съеденным зверем? Тоже мне, милосердие.
Ладно, хорошо. Пусть так, пошла и нашла. Но! Как это просто принести ребёнка из леса и оставить себе? Ну, примерно сороковые годы. В это время наверняка вёлся хоть какой-то учёт. Неужели никто не сообщил в социальные службы?
Ок, пусть так. Вот живёт ребёнок с безумной старухой на болоте, прививок не делает, не учится, потом на работу не ходит. И опять никому дела нет. Как это? А жить на что? Надо будет потом бабуню расспросить поточнее.
А пока Танька смежила веки и попробовала проанализировать свой странный сон. А снилось ей, что лежит она в широкой своей кровати на самом краешке, чтобы лучше видеть и слышать бабушку. Кто-то мягкой и тёплой лапкой потихоньку гладит краешки ресниц, они становятся тяжелее и уже не поднимаются.
В узенькую щёлочку слегка пробивается свет торшера, откуда-то издалека доносится еле слышный перестук спиц. Потом пропадает и это. Но в полной темноте и тёплой неге сна происходит что-то ещё. Непонятное, но осязаемое.
Спустя некоторое время она видит себя лежащей калачиком откуда-то с высоты. Потом проплывает под потолком в другие комнаты дома. Окликает сидящую за компьютером Машку, ласково гладит её по плечу и чмокает в щёчку. Тётка смешно вздрагивает и испуганно озирается по сторонам, хватается за щёку, но Танька пролетает уже над лесом.
Черно-белый, с длинными синими тенями на снегу он простирается на всё видимое пространство. Кое-где в тёмное небо уходят золотистые пучки света человеческих поселений. С ними по световому столбу в космос стремятся крохотные искорки мыслей. Танька почему-то уверена, что это именно мысли.
Как их много, и таких разных. Есть светлые, в немыслимых красках и переливах импульсы, есть вязкие, будто сотканные из клубящегося тумана, есть и совсем непроглядные, как тьма преисподней. Их меньшинство, среди радужного моря, но они есть.
Но девочку это мало интересует, она летит к одной ей ведомой цели. К большому овальному прогалу в самой гуще леса. Сверху ей хорошо видно, как позёмка выравнивает изрытую глубокими колеями дорогу к поляне. Дальше, через поляну по левую сторону от хлипкой, из берёзовых жердей ниточки ограды идёт полузаметённая цепочка следов множества человеческих ног.
Танька, нежась в снежном вихре, летит в полуметре над этой цепочкой, и вдруг оказывается возле довольно большого и какого-то кособокого снежного сугроба.
Она прекрасно понимает, что совершенно одна среди зимнего леса, но это её совсем не пугает. Она чувствует прилив радости что ли? Пожалуй, сейчас она и наяву не смогла бы объяснить, что именно она сейчас чувствует. Ощущение, что она вернулась?
Сугроб оказался заваленной снегом крошечной избушкой. Мысли девочки путались, как стая кошек под ногами. Уследить за ними никакой возможности не было. Удивление смешалось с удовлетворением, радостью, и чем-то ещё, так быстро мелькающем в сознании, что ухватить просто не получалось.
Ну и ладно. Низкая скрипучая дверь отворилась перед нею сама, сгребая снег в сторону. Сама и закрылась. Глазам не надо было привыкать к темноте в избушке, потому, что в печке гудело весёлое пламя, освещая небольшое пространство, заваленное колотыми поленьями, посудой и пучками трав.
Непорядок. Танька прошла к стене и начала складывать поленья. Куском какой-то тряпки, висевшей на верёвке возле печи, обтёрла разбросанные кастрюльки, миски и ложки, поставила на единственную полку в простенке между крошечными окнами.
Смахнула мусор с низенького стола, развесила порядком обтрепавшиеся связки трав под закопченной низкой крышей. Вытрясла сбитые в угол тяжеленные шкуры и подмела пол.
Перетряхнула на улице кучу одеял с лежанки за печью и сходила за водой к родничку на самом краю болота. Сполоснула оббитое эмалированное ведро и зачерпнула живительной силы со дна бочажка.
Вымыла слипающиеся от сосновой смолы руки, подивилась, что они так и остались корявыми и чёрными, и умылась ледяной водой. Она не поняла, что случилось с лицом, каким-то непривычным оно ей показалось. Но, списав всё на холод, ещё и напилась прямо с ведра и вернулась в избу.
Там, бросив на пол перед печью пару шкур, взяла с поддувала массивную, грубо вылепленную из белой глины трубку, набила пучком влажного серебристого мха и вложила в раструб уголёк.
Поудобнее устроилась, скрестив ноги и задымила, провожая взглядом к дыре в крыше белёсые колечки. Голос ворвался в уши неожиданно...
- Э-э-эй, сонное царство! Вы что это, в ночь, что ли пошли? Мам, Танюш, идёмте ужинать. Я и так вас не трогала, сама всё сделала. Тань, стол накрыть поможешь?
Танька как ошпаренная подскочила на кровати и, мотая головой, прогоняла остатки сна.
- Тана, детка, опять головка болит? – Баба Ваня, кряхтя, выбиралась из глубокого кресла. Внучка подала ей руку и подтянула к себе.
- Да нет. Не болит, совсем.
- Это ж надо, сколько мы с тобой проспали!?
- А сама говорила, в сумерки не спят…
- Да мы ж и не собирались, так, отдохнуть просто. Голова точно не болит?
- Да говорю же, нет.
- Девушки мои, а у нас сюрприз! – Из прихожей послышался голос Эди. С грохотом освободившись от обуви, он вошел в кухню, неся в вытянутой руке неопрятный большой бело-серый комок.
- Это наверно Танюшке нашей подарок от соседа Колчака. – Улыбка у отца от уха до уха. – Смотри, Тань, зайку собакин тебе передал. На крыльцо положил. Я по следам посмотрел, он это. Надо сходить ему отнести что-нибудь а, дочь?
- Фу, пап, убери эту гадость. Он же его убил.
- Конечно, убил. Он же зверь, охотник, и благодарит, как умеет. Гадость! Ничего и не гадость. Я потом его приготовлю вкусно очень. А пока, Эдя, вынеси его на холод, к собаке потом сходите. – Бабуля уже вовсю хозяйничала на кухне, не переставая ворчать.
- Гадость. Скажет ведь тоже. Иди руки вон помой хорошенько, и в чём только так вывозиться угораздило?
Девочка растерянно заморгала, глядя на ладони. В постель бабуля загнала её сразу после обеда, то есть, нигде измазать их она просто не могла.
Но руки были не просто грязными, они были огрубевшими и красными, словно обветренными. Кроме того, их покрывали тёмные липкие пятна, приятно пахнущие сосной…
27.11.2023
http://proza.ru/2023/11/30/1102